Митрополит Антоний Сурожский об уверении Фомы
…Ученики удостоверились, во-первых, что Христос поистине воскрес, во-вторых, что Он — не дух, а что Он воскрес и человеческой Своей душой, и телом Своим человеческим. Одного не было среди них — Фомы, которого мы называем всегда обидным словом «неверный», то есть который не сумел поверить. И тут себе надо поставить вопрос об этом. Фома пришел, вернулся, и они в ликующей радости ему говорят: мы видели Христа, Он воскрес! Фома, вероятно (так мне представляется), окинул их взором, ожидая, что, встретив воскресшего Христа, они должны были стать совершенно иными людьми, и, глядя на них, он этого не увидел. Они были теми же людьми, каких он оставил, когда ушел из дому. И поэтому весть о Воскресении до него не дошла. А вместе с этим он не был человеком сомневающимся, он не был Фомой «неверным». О Фоме мы знаем одно из Евангелия. Когда Христос ушел из Иерусалима для того, чтобы избежать преждевременной смерти, и до Него дошла весть, что умер Лазарь, Он сказал Своим ученикам: вернемся! Ученики Ему сказали: как же Ты хочешь вернуться в Иерусалим — Тебя там хотели убить! И один только ученик поднял голос и сказал: пойдем и мы умрем с ним (Ин. 11: 16), это был Фома. Поэтому говорить о том, что он был учеником сомневающимся, колеблющимся, неуверенным, — грех, неправда. Однако глядя на других учеников, он не увидел в них никакой перемены, кроме этой ликующей радости, но эта ликующая радость не могла быть для него доказательством Воскресения Христова.
И через неделю Христос снова, дверем затворенным, вошел в комнату, где были собраны ученики, и Фома тогда был с ними. Фома при первой встрече с другими учениками сказал: я не поверю в Его Воскресение, если не смогу тронуть Его язвы. И Христос теперь протянул ему Свои руки, открыл ему Свой бок и говорит: коснись! Фома увидел воочию и познал Его Воскресение: Христос живой, во плоти стоит; и эти раны были, может быть, бóльшим доказательством Воскресения, этой реальности Христовой плоти воскресшей, чем было бы видение исцеленного тела. И он поклонился Христу (у нас нет основания думать, что он даже прикоснулся к этим ранам) и сказал: Господь мой и Бог мой!